|
Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».
В июне уличный художник Тимофей Радя установил на крышах двух домов в Екатеринбурге надпись гигантскими буквами «Жить — прошлым!». Через два дня инсталляцию демонтировали. Он говорит, что актуальность этого слогана для него «настоящий кошмар». Мы согласны с Тимофеем. А вы?
Наш сегодняшний выпуск — про консерватизм, идеологию «оставить все как есть» или даже «вернуть все как было». Короче, про стремление жить прошлым. Перешлите это письмо вашим знакомым, которым оно может быть интересно. А если вы читаете нас впервые — не забудьте подписаться, чтобы получать нашу рассылку каждый будний день.
КОНСЕРВАТИЗМ
После вторжения в Украину в Кремле занялись разработкой послевоенного имиджа России «на экспорт». Его главный пункт: РФ — «континент свободы» для «традиционалистски и консервативно настроенных людей», «правильная, правая, традиционная Европа без гей-парадов, влияния меньшинств и США».
Еще до войны, на заседании дискуссионного клуба «Валдай» в октябре 2021 года, Владимир Путин провозгласил, что основа его политики — «идеология здорового консерватизма».
Многие эксперты отмечают, что консерватизм российских властей может быть опасен, например, для женщин и для детей — не говоря уж о систематических преследованиях ЛГБТ-людей (пример, еще пример, еще, еще, еще, еще, еще).
ПУТИН — КОНСЕРВАТОР?
В общем, да.
В том самом выступлении на «Валдае» он так объяснял, что понимает под «консервативным подходом»: «Это прежде всего опора на проверенную временем традицию, сохранение и приумножение населения, реализм в оценке себя и других, точное выстраивание системы приоритетов, соотнесение необходимого и возможного, расчетливое формулирование цели, принципиальное неприятие экстремизма как способа действий». В конечном итоге этот подход, по словам Путина, сводится к врачебному принципу «не навреди».
Это, в сущности, классическое определение консерватизма как политической идеологии. Оно восходит к Эдмунду Берку, британскому философу и политику XVIII века. В 1790 году он издал книгу «Размышления о революции во Франции» (.pdf). Революцию он категорически осудил. Но не потому, что был большим поклонником французского «Старого порядка» (абсолютной монархии и феодализма), а потому, что порядок, пусть даже несовершенный, всегда лучше хаоса. А главное, «Старый порядок» складывался веками и веками же проверен. И если уж его менять, то только постепенно, обдуманно и, говоря современными словами, сохраняя управляемость системы. Революционеры же, негодовал Берк, норовят его в одночасье ниспровергнуть и заменить какими-то умозрительными схемами.
Слово «консерваторы» (то есть «хранители» или «охранители»), а потом и «консерватизм» распространилось во Франции после свержения Наполеона и первоначально обозначало идеологию Реставрации, то есть возвращения к «Старому порядку». Полного возвращения, конечно, не произошло, но осталось представление о некой идеальной старине, в которой все было «правильно», пока революционеры со своими радикальными идеями и страстью к разрушению все не испортили.
Классический консерватизм — это идеология контролируемой эволюции, неторопливого поступательного развития, неприятия всяческого прожектерства и «резких движений» вроде революций и даже радикальных реформ. Это идеология политической и интеллектуальной скромности: жизнь общества слишком огромна и сложна для любых схем и концепций, а потому нечего и пытаться что-то ей предписать и решить какие-то ее проблемы, исходя из абстрактных теорий. Точнее, попытаться-то можно, но от этого почти наверняка станет только хуже. Поэтому — «не навреди».
Консерватизм — идеология порядка и стабильности. В этом его сила: в любом обществе, не переживающем какой-то катаклизм, большинство всегда составляют люди, которых устраивает статус-кво и которые ценят порядок, стабильность и предсказуемость. Но в этом и слабость консерватизма: людей, которых все устраивает (это не обязательно то же самое, что «нравится»), трудно мобилизовать — они предпочитают быть «вне политики». Мобилизованное политическое меньшинство протестует, чего-то требует — и благодаря этому заметно, тогда как консервативное большинство обычно молчаливо.
ПУТИН — КОНСЕРВАТОР. БОРИС ДЖОНСОН, АНГЕЛА МЕРКЕЛЬ И ДОНАЛЬД ТРАМП — ТОЖЕ. ОНИ ВСЕ ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ?
Нет. Поскольку консерватизм — это защита статус-кво, а статус-кво в каждой стране свой, консерватизм тоже различается.
Скажем, британская Консервативная партия (ее лидер — премьер Борис Джонсон) выступает за экономическое дерегулирование, сокращение бюджетных расходов, сильную армию и евроскептицизм (Брекзит — дело рук именно консерваторов). Для них открытая экономика и островная особость — британские традиционные ценности. Немецкий Христианско-демократический союз (партия Ангелы Меркель) считает традиционными немецкими ценностями свободный рынок, социальное государство и евроинтеграцию.
Британские и немецкие консерваторы единомышленники разве что в том смысле, что те и другие привержены парламентской демократии и самым базовым либеральным ценностям (свобода слова, частная собственность и тому подобное). Во Франции слово «консерватизм» в итоге вообще оказалось дискредитированным, и даже консервативные политики стараются называть себя как-нибудь еще.
Вообще, европейский консерватизм — скучноватая идеология умеренности и аккуратности. Американский консерватизм — совсем другое дело. Там это, как ни парадоксально, протестная идеология. Вот как это работает.
В 1970 году во Флориде молодую женщину по имени Ширли Уилер отдали под суд за то, что она сделала аборт. Феминистские и либеральные организации по всей стране встали на ее защиту. Движение за отмену или смягчение законодательных ограничений на аборты буквально за пару лет добилось внушительных успехов. По данным опроса Gallup, к 1972 году 64% американцев считали, что вопрос об аборте должны решать женщина и ее врач. В нескольких штатах уже пересмотрели законодательство соответствующим образом. Казалось, вопрос уже принципиально решен, остались только детали.
И тут появилась организованная консервативная оппозиция. Ее возглавили Барбара и Джек Уилки — врачи, авторы книги «Чудо секса» и ревностные католики. Они издали брошюру с опровержениями доводов сторонников абортов. А главное, в своих публичных выступлениях они мастерски пользовались новейшими техническими достижениями, в том числе УЗИ-снимками, благодаря которым широкая публика впервые увидела эмбрионы, о которых прежде только слышала.
Так Уилки смогли поднять тревогу (чтобы не сказать моральную панику) среди «молчаливого большинства»: мол, хиппи и феминистки убивают нерожденных детей. Организация «Право на жизнь», выступающая против абортов (первоначально исключительно католическая), благодаря усилиям Уилки превратилась в мощнейший институт американского гражданского общества.
Проблема абортов стала политической. Сторонники абортов победили в Верховном суде в 1973 году, но консерваторы до сих пор бьются за пересмотр этого решения. По сей день в США отношение к абортам — один из определяющих факторов при решении, к какой партии присоединяться или за какого кандидата голосовать.
Кампания Уилки против абортов почти совпала по времени с кампанией Филлис Шлэфли против поправки к Конституции США о запрете дискриминации по половому признаку (мы писали о ней в выпуске про «традиционные ценности»). Чуть позже, в 1977 году, знаменитая певица и христианская фундаменталистка Анита Брайант создала организацию «Спасите наших детей!», которая противостояла движению за права геев («воинствующей гомосексуальности», прежде всего «гей-пропаганде среди несовершеннолетних»).
Примерно по такой же схеме в США политизировалась проблема наркозависимости. Только общество в этом случае «будили» не активисты, а лично президент Ричард Никсон: в 1971 году он объявил «войну с наркотиками», отказавшись считать наркопотребление социальной и медицинской проблемой и сведя его к проблеме преступности.
Все эти инициативы слились в консервативную мобилизацию семидесятых. Общий посыл был простой: хиппи, геи, феминистки и прочие «громкие меньшинства» навязывают «молчаливому большинству» свои ценности, оскорбляют его чувства и угрожают его привычному образу жизни. Скорее всего, они все наркоманы. А либеральные политики их покрывают. Голосуйте за республиканцев — партию, которая отстаивает традиционные ценности и интересы простых американцев, «молчаливого большинства».
Такая модель консервативной мобилизации очень привлекательна для многих диктаторов или тех, кто очень хочет диктаторской власти. На Филиппинах Родриго Дутерте предлагает «молчаливому большинству» в качестве моральной катастрофы и/или экзистенциальной угрозы наркоторговцев и наркозависимых; в Венгрии Виктор Орбан — мигрантов и Джорджа Сороса; в Польше братья Качиньские — аборты.
Но если в США, благодаря системе сдержек и противовесов, на смену консерваторам вроде Рейгана, отца и сына Бушей или Трампа всегда приходят либералы вроде Билла Клинтона, Барака Обамы или Джо Байдена, то в других странах консервативная мобилизация нередко выходит из-под контроля.
Что возвращает нас к путинской России.
КОНСЕРВАТИЗМ — ЭТО ОФИЦИАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ ПУТИНСКОЙ РОССИИ?
Да, но есть нюансы.
«Единая Россия» еще в середине нулевых провозгласила именно «социальный консерватизм» своей идеологией. Но всем было ясно, что это изобретение тогдашнего кремлевского куратора внутренней политики Владислава Суркова служило эвфемизмом для обозначения единственной реальной идеологии «ЕдРа» — лояльности Путину. В 2007 году Путин называл партию «правым и либеральным центром». В то время президент России, очевидно, еще пытался найти своему режиму место на идеологической карте Европы, на которой британских консерваторов и немецких христианских демократов, как правило, помещают чуть правее центра. При этом насчет своих личных предпочтений Путин старательно отмалчивался: вся суть первых лет его правления была как раз в том, чтобы казаться «своим» как можно большему числу различных политических групп.
К 2012 году, когда Путин собрался возвращаться на президентский пост, официальный консерватизм стал уже американизированным. Точнее, Кремль, подобно многим другим авторитарным режимам, воспользовался американскими технологиями консервативной мобилизации. В тот момент это, очевидно, было прежде всего политтехнологическое решение: на фоне массовых протестов он больше не мог опираться на столь разнородную коалицию, как в нулевые (отчасти мы уже писали об этом в «Сигнале» про «традиционные ценности» и «Гейропу»).
Угрозой, против которой должно было мобилизоваться российское «молчаливое большинство», стали «организаторы цветных революций», «креаклы», группа Pussy Riot, ЛГБТ-люди, Украина как «агрессивная анти-Россия», «коллективный Запад», «золотой миллиард» — и все это каким-то образом была одна и та же угроза. Отсюда и «болотное дело», и гомофобное законодательство, и «духовные скрепы» — и отчасти даже Крым. Не то чтобы это вызвало массовое уличное движение (несколько митингов, собранных по разнарядке, не в счет). Скорее продемонстрировало мелким и средним чиновникам, непосредственно отвечающим за организацию выборов, и силовикам, контролирующим ситуацию на улицах городов, что власть не собирается ослаблять хватку и ждет их поддержки.
Когда в 2012 году Дмитрий Медведев возглавил «Единую Россию» (а Путин сменил его на посту президента), он тут же объявил, что его напрасно называют либералом, и охарактеризовал себя как «человека с консервативными ценностями». Тем самым обозначив изменения в настроениях своего патрона. Вячеслав Володин, который тогда же возглавил в Кремле внутриполитическое направление, даже начал учить консерватизму чиновников.
После того как Путин наконец вслух провозгласил себя консерватором, и ему самому, и многим его соратникам, похоже, стало гораздо удобнее, чем было в деидеологизированные нулевые. Тирады президента вроде «шесть или пять полов напридумывали — трансформеры, тран… Я не понимаю даже, что это такое» если и заготовка спичрайтеров, то явно очень комфортная для Путина. Консервативная мобилизация ему не только политически выгодна, но и органична — и одно другому здорово помогает.
И все же, объявляя войну, Путин требует от всех общественных сил не «консервативной», а «патриотической» позиции и за нее же на съезде «Единой России» благодарит все думские партии. Это не случайно. Реальный, а не выстроенный по западным лекалам российский консерватизм — это во многом «патриотизм» в той версии, которую еще в девяностые проповедовали коммунисты и националисты: с тоской по «былому величию» и с антизападничеством.
Именно сторонниками этих идей после возвращения к власти в 2012 году Путин заменил в своей коалиции отвернувшихся от него либералов. А для многих из «патриотов» (особенно тех, что постарше, учившихся в советской школе) само слово «консерватизм» выглядит каким-то пришлым, чуждым, западным.
Так что вряд ли в России к «урокам патриотизма» в ближайшее время добавятся «уроки консерватизма».
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ПИСАЛИ ЭТО ПИСЬМО
Все, наверное, знают афоризм: «Кто не радикал в молодости — у того нет сердца; кто не консерватор в зрелом возрасте — у того нет мозгов». Но нет, Уинстон Черчилль такого не говорил. В печати этот афоризм впервые зафиксирован в 1872 году у французского политика Ансельма Батби со ссылкой на Эдмунда Берка. Берк такого тоже не говорил. Настоящий автор этого любимого аргумента всех консерваторов — Джон Адамс, второй президент США.
ПОСТСКРИПТУМ
За четыре месяца войны в России появилось немало антивоенных проектов. Мы уже писали в одном из предыдущих выпусков «Сигнала», что в них, может, и вовлечено не так много людей, но впервые со времен толстовства антивоенное движение в России устойчиво и последовательно. Если вы хотите присоединиться к нему — можете начать с этого путеводителя.
Мы послали вам «Сигнал» — теперь ваша очередь. Отправьте это письмо своим друзьям и близким. Знание — сила. Будущее — это вы.
Хотите, чтобы мы изучили и объяснили явление или понятие, которое вы сами заметили в новостях? Напишите нам: signal@meduza.io.
|
|
