Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».

И как всегда, ждем ваших идей, о чем бы вы хотели прочитать в новых выпусках. В сегодняшнем мы разбираем понятие «историческая справедливость», которым в последнее время охотно оперирует Владимир Путин, а с ним и другие представители российских властей. Перешлите это письмо тем, кому оно, по-вашему, могло бы быть интересно. А если вы еще не подписаны на «Сигнал» — это можно сделать тут.

ИСТОРИЧЕСКАЯ (НЕ)СПРАВЕДЛИВОСТЬ

18 марта 2021 года на концерте по случаю «крымской» годовщины Владимир Путин среди прочего сказал, что Крым — это «сакральное место, центр формирования нашего духовного единства», и на этом основании провозгласил, что его присоединение к России в 2014 году было «восстановлением исторической справедливости». 

В двух февральских обращениях к гражданам (о признании самопровозглашенных донбасских республик и о начале «специальной военной операции») Путин долго перечислял «несправедливости», которые пришлось претерпеть России. А на Петербургском экономическом форуме в июне президент говорил о «глубоком понимании правоты, исторической справедливости нашего дела — строительства и укрепления сильной суверенной державы, России». В июле на встрече с руководством Госдумы он вновь настаивал на «исторической правоте» «специальной военной операции» против Украины. 

СТОИТ ЛИ ИСКАТЬ В ИСТОРИИ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?

Во всяком случае, с древнейших времен описание прошлого почти всегда сопровождалось неким моральным суждением: кто перед кем виноват и какие права в связи с этим имеет в настоящем. Другое дело, что многим современным ученым эта привычка совсем не нравится.

Уже «История» Геродота (V век до нашей эры) начинается с выяснения вопроса о причине вражды эллинов и варваров: кто кого первым обидел. Для древних римлян вопрос, справедливо или нет начало войны, тоже был крайне важен, так как несправедливо нарушенный мир мог навлечь на нарушителей гнев богов. Особая жреческая коллегия определяла, нарушены ли договоры и можно ли исправить нарушение без пролития крови. 

Античные историки в некотором смысле брали на себя функцию этих же жрецов. Современному итальянскому исследователю Арнальдо Момильяно древние авторы напоминали древних же врачей, которым надо было по отрывочным и часто сомнительным данным о прошлом пациента, его занятиях, образе жизни и диете определить причину недуга. Одновременно работа историков походила на юриспруденцию и практическую политику: при помощи риторики нужно было убедить аудиторию в правильности той или иной позиции. Иными словами, исследования прошлого с самого начала служили для оправдания тех или иных действий в настоящем.

Сама история — это не просто рассказ о событиях прошлого, а их обязательная интерпретация. И прежде всего, интерпретация этическая. Историк Игорь Данилевский подчеркивает, что, как бы мы ни требовали от исследователей прошлого объективности, на самом деле объективность читателей не интересует. То, что столько-то суток назад по таким-то географическим координатам такое-то количество людей на протяжении такого-то времени убивали друг друга, имеет для нас мало значения до тех пор, пока кто-то из этих людей не оказывается «нашими» и/или «правыми». Так объективный, но безликий факт превращается, скажем, в исторически значимую Куликовскую битву.

Поэтому история долгое время оставалась наукой не столько о прошлом, сколько о современности: на что мы обращаем внимание в событиях сто- или тысячелетней давности, по каким критериям мы оцениваем их участников — это больше говорит о нас, чем о них. Понятно, что из-за этого история очень подвержена морализации и политизации.

Усталость от этого, а также от сосредоточенности историков на военных победах и политических интригах привела, в частности, к зарождению во Франции в 1920-е годы школы «Анналов» (журнал «Анналы экономической и социальной истории» создан в 1929 году). Впоследствии, уже в годы Второй мировой войны, один из ее основателей Марк Блок написал «Апологию истории» (.pdf), в которой сетовал: «Историк с давних пор слывет неким судьей подземного царства, обязанным восхвалять или клеймить позором погибших героев. <…> История… приобрела облик самой неточной из всех наук — бездоказательные обвинения мгновенно сменяются бессмысленными реабилитациями». В 1944 году Блока — еврея и участника Сопротивления — расстреляли нацисты. 

Блок и его последователи, коих по-прежнему много, стремились и стремятся освободить свою дисциплину от функции «предварительного заседания Страшного суда» и перенести ее на тот уровень, где вопросы «справедливости» и «оправданности» тех или иных действий просто не имеют смысла. Они исследуют повседневность прошлых эпох, выявляют экономические и социальные закономерности, которые определяли жизнь человека и отдельных человеческих сообществ в разные века в разных уголках мира. То, что казалось справедливым людям, которые жили пятьсот, сто, а иногда и тридцать лет назад, совершенно не обязательно будет казаться справедливым нам. Работа историка — понимать, а не судить.

Впрочем, не все специалисты согласны с таким суждением. Например, американский русист Ричард Пайпс настаивал, что моральная оценка — не только право, но и обязанность историка. И это, вероятно, единственный пункт, по которому с ним согласился бы Путин. 

Хотя нет, не единственный: Пайпс, как и Путин, терпеть не мог Ленина, хоть и по несколько другим причинам — не за то, что подложил «мину замедленного действия» под Советский Союз, а за то, что вообще этот Союз создал.

А ИСТОРИЧЕСКУЮ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ НУЖНО ИСПРАВЛЯТЬ?

Примечательно, что, например, в Британской энциклопедии нет статьи об «исторической справедливости», но есть об «исторической несправедливости». Это понятие активно используется в западной политологии и юриспруденции. Речь идет о совершенных в прошлом морально не оправданных поступках по отношению к каким-то группам людей, которые до сих пор оказывают влияние на благополучие их потомков. Исторические несправедливости — это, например, завоевания, колониальные захваты, дискриминация по расовому и национальному признаку, геноциды. 

Хрестоматийный пример тут, конечно, Германия. Она признала свою вину по отношению к жертвам нацизма и их потомкам и стремится хотя бы отчасти возместить им причиненный ущерб: дает им гражданство, выплачивает компенсации, а в свое время на льготных условиях поставляла, например, промышленное оборудование в Израиль. 

Расширение понятия «исторической вины» на такие явления, как порабощение африканцев или преследование коренных народов Северной Америки, происходившие в относительно отдаленном от нас прошлом, сделало ситуацию сложнее. Даже если потомки поработителей и преследователей признают свою вину перед потомками рабов и преследуемых, никуда не денется разница современных реалий и реалий полуторастолетней давности. Из-за этой разницы будет крайне трудно договориться, какие действия потребуются, чтобы такую вину искупить. 

Как правило, разговоры об этом сводятся к деньгам. Не потому, что какая угодно денежная сумма может быть эквивалентна, например, человеческой жизни, а потому, что деньги — это нечто конкретное и измеримое, в отличие от каких угодно признаний и извинений. Когда появляются деньги — появляется предмет торга, разговор перестает быть философским и становится практическим, появляется возможность договориться о чем-то определенном.

Труд рабов в принципе можно пересчитать в современные доллары. С некоторыми допущениями и погрешностями можно подсчитать, каких заработков лишились миллионы темнокожих из-за дискриминации, которая не позволила им получить хорошее образование. Можно подсчитать, сколько мог бы заработать и передать по наследству своим детям человек, который умер молодым, потому что из-за той же дискриминации не имел доступа к хорошей медицине. 

Таких оценок много — в диапазоне от 1,5 до 17 триллионов долларов. Способы погашения этого долга обсуждаются самые разные: от прямых выплат до особых фондов на оплату лечения и образования потомков рабов. Принципиальная готовность к таким выплатам, по идее, означает деятельное раскаяние, которое не отменяет прошлую несправедливость, но хотя бы отчасти исправляет ее последствия в современности.

Но пока все разговоры об этом остаются сугубо теоретическими: американский конгресс раз за разом отказывается даже рассматривать вопрос о репарациях темнокожим.

КАКОЙ «СПРАВЕДЛИВОСТИ» ДОБИВАЕТСЯ КРЕМЛЬ — И С КАКОЙ «НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ» ОН БОРЕТСЯ?

В представлениях и в риторике российских властей присутствуют в виде обрывков разные представления о справедливости и несправедливости в истории. 

С одной стороны, в кремлевских методичках государственным и провластным СМИ предписывают уподоблять Путина Александру Невскому и напоминать, что «не в силе Бог, а в правде». За этим различимы архаичные представления о том, что высшие силы покровительствуют тому, кто сражается за справедливость.

С теми же установками власти насаждают и культ Победы (читайте об этом выпуски «Сигнала» про патриотизм и про слоган «Можем повторить»). И Великая Отечественная война, и победа, которой она завершилась, представляются этически однозначными, а любая попытка даже не усомниться, а хотя бы усложнить официозную картину борьбы абсолютного добра с абсолютным злом приравниваются к святотатству. А затем моральная правота СССР в 1945 году переносится на современную Россию — на том простом основании, что тогдашние «наши» — это и есть нынешние «мы», одна и та же коллективная личность «народ-победитель».

С другой стороны, уже довольно давно, но с февраля 2022 года особенно активно российская пропаганда продвигает откровенно манипулятивное утверждение, будто русские превратились в «новых евреев», то есть стали коллективной жертвой преследований. Это уже вполне современное представление об исторической несправедливости и копящемся долге, который обидчику («коллективному Западу») придется оплатить.

Такой несправедливостью видится и распад Советского Союза («геополитическая катастрофа», по утверждению Путина), и установление границ Украинской ССР. России хотят присвоить статус жертвы этих исторических событий. 

Проблема со всем этим вот в чем. И за моралистическими представлениями об истории а-ля Ричард Пайпс, и за принципиальным отказом от моральных суждений об истории а-ля Марк Блок стоит серьезная этическая рефлексия. Как минимум размышления о том, существуют ли какие-то единые для всех народов и эпох стандарты морали, какое-то общее мерило справедливости. 

Российские же власти, в том числе Путин лично, вполне откровенно заявляют, что единственным критерием справедливости (а в диссертации Владимира Мединского — даже и истины) являются интересы России — как они их понимают. Лет сто назад это называлось «готтентотской моралью»: «Добро — это когда я украл у соседа корову, а зло — это когда сосед у меня украл корову» (готтентоты — это название, данное голландскими колонизаторами южноафриканскому народу койкоев; подобные представления европейцы приписывали им без всяких оснований). 

«Справедливым» оказывается то, что укрепляет мощь государства под названием Россия и позволяет распространять его влияние на новые территории. Все, что этому препятствовало в 1991, 1917 или даже 1612 году, провозглашается «несправедливым» и требующим срочного исправления.

Это, конечно, совершенно не уникальное явление. Канадские психологи Крейг Блатц, Ли Росс и Кэтрин Стажик в 2009 году представили результаты такого эксперимента. Испытуемым — все они были канадцами — предлагалось оценить примеры жестокой политики властей в отношении коренных народов. Все примеры были взяты из истории Канады, но в некоторых случаях испытуемым лгали, что дело было в Австралии. Как оказалось, участники эксперимента резко осуждали все «австралийские» случаи, но довольно часто находили оправдания для «канадских». 

Российские пропагандисты на этом месте могут сказать, что они по крайней мере честные: не прикрываются лицемерными рассуждениями об «общечеловеческих ценностях» и, в отличие от тех же канадцев, не скрывают, что делят мир на «своих» и «чужих». Хотя при этом они очень интенсивно эксплуатируют и консервативную риторику насчет «силы в правде», и прогрессивную — насчет «исправления несправедливости». Россия объявляется одновременно и триумфатором, и жертвой. То и другое на поверку оказывается не более чем эксплуатацией кем-то другим придуманных приемов в надежде, что хоть какой-нибудь из них сработает. 

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ПИСАЛИ ЭТО ПИСЬМО

Вас тоже удивляло, что «гражданский» Пьер Безухов оказался на Бородинском поле — и его оттуда даже никто не выгонял? Это не авторская вольность Толстого. С древних времен и по меньшей мере до середины XIX века битвы были, среди прочего, зрелищем: для них часто старались выбирать такое место, где могли расположиться наблюдатели. Дело в том, что во многих культурах аргументом в пользу справедливости войны считалось и считается военное счастье: на чьей стороне правота — тому покровительствуют высшие силы, тот и побеждает. Наблюдатели должны были засвидетельствовать и рассказать впоследствии, на чьей стороне было военное счастье и не применяли ли противники какие-то подлые приемы. 

ПОСТСКРИПТУМ

В апреле телепропагандист Владимир Соловьев назвал Екатеринбург «центром мерзотной либероты» и потом конфликтовал по этому поводу со многими видными екатеринбуржцами, включая губернатора Евгения Куйвашева. Это было одно из тех событий, которые вдохновили нас на выпуск «Сигнала» про то, почему слово «либералы» стало в России ругательными. Так вот, почитайте, как тот конфликт — вроде бы совершенно спонтанный — связан с политической жизнью Екатеринбурга — и так-то всегда бурной, а в преддверии губернаторских выборов — особенно.

Мы послали вам «Сигнал» — теперь ваша очередь. Отправьте это письмо своим друзьям и близким. Знание — сила. Будущее — это вы. 

Хотите, чтобы мы изучили и объяснили явление или понятие, которое вы сами заметили в новостях? Напишите нам: signal@meduza.io.