|
Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».
Надеемся, у вас, насколько это возможно, все благополучно. В сегодняшнем выпуске разбираем одно из главных понятий российской внешней политики — «многополярный мир». Есть мнение, что он был бы лучше нынешнего. Но разделяют это мнение далеко не все. Перешлите это письмо тем, кому это может показаться интересным. А если вы еще не подписаны на «Сигнал» — это можно сделать здесь.
МНОГОПОЛЯРНЫЙ МИР
16 июля бывший британский премьер Тони Блэр заявил: «Мы приближаемся к концу политического и экономического доминирования Запада. Мир скоро будет по крайней мере биполярным, а возможно, многополярным». Блэр, очевидно, считает наиболее вероятным вариантом два полюса: США и Китай. России он отводит роль союзницы Китая.
Все пять месяцев войны в Украине Владимир Путин чуть ли не в каждом своем публичном выступлении (иногда два раза в день: вот один, а вот второй — оба 30 июня) повторяет, что «многополярность» — это главный пункт мировой повестки. 7 июля он провозгласил, что «специальная военная операция» — это «начало перехода от либерально-глобалистского американского эгоцентризма к действительно многополярному миру».
ЧТО РОССИЙСКИЕ ВЛАСТИ НАЗЫВАЮТ МНОГОПОЛЯРНЫМ МИРОМ?
Мир, свободный от доминирования США. Сам Путин много раз подчеркивал, что «многополярность — это свобода», и пояснял, что несвобода — это главным образом когда США диктуют другим странам свою волю.
Первым идеологом «многополярного мира» в современной российской истории можно назвать Евгения Примакова, который в 1996–1998 годах возглавлял МИД, а потом восемь месяцев — правительство. Еще в 1996 году он противопоставлял «блоковую конфронтацию» холодной войны (биполярный мир) и «равноправное партнерство» (многополярный). Это был прозрачный намек на то, что Россия хочет покончить с делением мира на враждующие лагеря, тогда как США к этому не готовы. И главной его претензией было расширение НАТО на восток, о котором как раз в 1996 году альянс принципиально договорился с Польшей, Чехией и Венгрией.
Примаков считал, что США продолжали противодействовать России в той же «блоковой» логике, что и во времена биполярного мира — просто теперь баланс сил резко сместился в их пользу и они перестали оглядываться на кого бы то ни было.
Примаков был министром иностранных дел, когда в 1997 году президент Борис Ельцин и тогдашний лидер Китая Цзян Цзэминь подписали декларацию о стремлении к многополярному миру. Сергей Лавров именно Примакова называет создателем «треугольника Россия — Индия — Китай», который в дальнейшем эволюционировал в БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР) — неформальное объединение стран, претендующих на статус отдельных полюсов. А претензии, схожие с высказанными Примаковым, стали основным содержанием мюнхенской речи Путина в 2007 году.
В президентство Дмитрия Медведева (2008–2012) провалилась последняя на сегодняшний день попытка сближения России с Западом. Путин возвращался в Кремль, а МИД разрабатывал новую внешнеполитическую концепцию. В этот момент философ-«имперец» Александр Дугин издал книгу «Теория многополярного мира», в которой предложил считать «полюсами» цивилизации («западную», «евразийскую», «китайскую» и так далее). Эта книга получила статус учебного пособия для вузов.
Впрочем, на практике эта идея работает неважно. Ни БРИКС, ни другие международные объединения, в которых с таким энтузиазмом участвует Россия (ШОС, ОДКБ и прочие), не строятся по цивилизационному принципу. И, пожалуй, никто не придает им такого значения, как Россия, и не рассматривает их как «противовес НАТО» или «вызов американскому доминированию». Просто один из многих векторов внешней политики.
Еще в 2016 году Владимир Путин признавал: «Америка — великая держава. Сегодня, наверное, единственная супердержава. Мы это принимаем». Теперь ни он, ни его приближенные таких формулировок не допускают. Напротив, они говорят лишь о «крахе однополярного мира и системы международных отношений, основанной на праве самого сильного, то есть США, разрушать другие государства, чтобы предотвратить малейшую возможность их превращения в альтернативные центры силы».
«МНОГОПОЛЯРНЫЙ МИР» — ЭТО ПРОСТО ЧАСТЬ КРЕМЛЕВСКОЙ РИТОРИКИ?
Нет. Придумал эту метафору (а также слово superpower — «сверхдержава») американский политолог Уильям Фокс еще в 1944 году: одним полюсом он считал англо-американский союз, вторым — СССР. Другой видный теоретик международной политики, Кеннет Уолц, называл «многополярной» систему, существовавшую до Второй мировой войны, причем считал ее менее стабильной, чем биполярную.
Распад СССР многие на Западе восприняли как победу одного из «полюсов». Но новый мир «однополярным», как правило, не называли. Например, американский философ Фрэнсис Фукуяма обошелся без этого словосочетания в нашумевшей статье 1989 года «Конец истории?» (.pdf) и последующей книге, в которых провозгласил триумф либеральной демократии. Все альтернативные глобальные проекты (прежде всего фашистский и коммунистический), писал Фукуяма, не выдержали конкуренции и теперь весь мир пойдет по пути, проложенному Западом. Фактически это была декларация победы США в холодной войне и их претензия на статус мирового гегемона.
В практической международной политике, как и в политической философии, в начале девяностых были аналогичные декларации и претензии — и тоже без слова «однополярность», но явно с опорой на схожие представления. В 1994 году Энтони Лейк, советник президента США Билла Клинтона по национальной безопасности, сформулировал доктрину американской политики в мире, где больше нет СССР: либеральная демократия и рыночная экономика — универсальные ценности, а государства, которые их отрицают, — это rogue states («государства-разбойники» или даже «негодяи»; в России закрепился перевод «страны-изгои» — сознательно неточный, взывающий к сочувствию к ним), с которыми понятно как надо обращаться.
Идея глобального триумфа и безальтернативности либеральной демократии в девяностые стала на Западе популярной, но нельзя сказать, что все с ней согласились. Изданное в 1996 году «Столкновение цивилизаций» Сэмюэла Хантингтона — это прямая полемика с Фукуямой: никакого глобального либерально-демократического консенсуса нет и быть не может, люди и страны по-прежнему разделены культурными идентичностями, и в дальнейшем именно идентичности («цивилизации») придут в столкновение, как прежде сталкивались политические системы.
Хантингтон активно критиковал и внешнюю политику Клинтона: она, по его мнению, превратила США из единственной сверхдержавы в «одинокую сверхдержаву», а в перспективе превратит в «сверхдержаву-разбойника».
В 2000 году, под конец второго президентского срока Клинтона, США официально отказались от того, чтобы именовать другие страны «разбойниками» («изгоями»). Но представление, что Соединенным Штатам больше некого в мире опасаться и они готовы что угодно разбомбить (как было, например, в Судане в 1998 году и в Сербии в 1999-м) и наложить любые санкции (вплоть до бесполетных зон в Ираке) под предлогом «защиты демократии», успело закрепиться и внутри страны, и за ее пределами. Именно об этом была мюнхенская речь Путина.
Вскоре после ухода Клинтона случилось 11 сентября, которое многие сочли исполнением предсказания Хантингтона о неизбежности столкновения западного мира с исламским. Тогда же в широкий международный обиход наконец вошло слово «однополярный» — для наименования мира, которому теракты положили конец (вот, например, статья «Конец однополярности» от 1 ноября 2001 года — меньше чем через два месяца после теракта). Это был маркер разочарования в фукуямовско-клинтоновском триумфализме (Фукуяма впоследствии и сам признал, что поторопился с выводами).
На протяжении нулевых многие эксперты по международной политике (включая того же Кеннета Уолца) признавались, что озадачены: после разрушения биполярной системы времен холодной войны единственная оставшаяся сверхдержава не смогла удержать мир под контролем, но и «война всех против всех» тоже не началась.
К тому времени в Китае о многополярности рассуждали почти так же охотно, как в России. Подписав совместную декларацию с Ельциным, председатель КНР Цзян Цзэминь в 1997 году сформулировал концепцию «доцзихуа» (многополярности): одно- и биполярные системы остались в прошлом, теперь время баланса; его должны обеспечить несколько крупных государств, которым не следует стремиться к гегемонии ни порознь, ни вместе.
При этом в реальности многие западные аналитики полагают, что на смену однополярному миру приходит вовсе не многополярный, о котором мечтает российская дипломатия, а новый биполярный с Китаем в качестве второго полюса. России в этой конфигурации отводится роль в лучшем случае младшего партнера КНР, а то и просто ее западного придатка.
Тем не менее в мае 2022 года посол Китая в России Чжан Ханьхуэй в интервью RT вспоминал российско-китайскую декларацию и говорил о «новых концепциях и идеях», о «больших усилиях к формированию многополярного мира и демократизации международных отношений», о том, что «постоянно углубляется тенденция к росту многополярности».
Примечательно, насколько эти формулировки своей обтекаемостью походят на риторику, например, немецкого канцлера Олафа Шольца: «Большая задача для всех нас — сделать так, чтобы это [новая система международных отношений, свободная от гегемонизма] работало не просто многополярно, когда многие влиятельные страны ищут — должны искать — свои собственные интересы и то, что полезно для них, но чтобы это был мир, который работает вместе». Официальный представитель российского МИДа Мария Захарова назвала это «плагиатом чистой воды»: якобы Шольц просто украл идею Примакова и Лаврова.
Короче говоря, в последние лет двадцать почти все мировые политики твердят о многополярности как о чем-то, что очень желательно и уже вот-вот наступит. Но собственно наступление вновь и вновь отодвигается в некое неопределенное будущее. Те же двадцать лет все твердят о «конце однополярности» — и многие тут же переходят к жалобам на американское доминирование. Понять, в скольки-полярном мире мы, в конце концов, живем, оказывается неожиданно сложно.
БУДЕТ ЛИ МНОГОПОЛЯРНЫЙ МИР БОЛЕЕ БЕЗОПАСНЫМ?
Не факт.
Некоторые политологи-международники (например, Уильям Уолфорт) считают, что самое стабильное положение мира — это однополярность. Упрощая (но не сильно), для них доминирующее государство — это лесник из анекдота, который «всех к черту разогнал». Или суверен — подавляющая сила, чьи решения обжалованию не подлежат: тот, кто пытается их оспорить (скажем, присоединить территории, которые ему велено не трогать), слишком многим рискует. Но в мире, где ядерные технологии получили такое распространение, подобное тотальное господство вряд ли невозможно. Тот же Путин продемонстрировал это, прибегнув к «ядерному сдерживанию», чтобы не позволить «посторонним» прямо вмешиваться в его войну с Украиной.
Другие ученые (например, все тот же Кеннет Уолц) считают, что наибольшую стабильность обеспечивает биполярность. По его словам, однополярность не может быть устойчивой: ни одна держава не способна контролировать весь мир, так что неизбежно скатывание в анархию. Многополярный мир опасен, так как подразумевает угрозу многочисленных войн ради укрепления «полюсов» (война в Украине — как раз такая: конфликт, спровоцированный крупным игроком ради укрепления своих позиций).
По мере роста количества «полюсов» количество связей между ними (дружественных и враждебных) растет в геометрической прогрессии — и, соответственно, растет количество ошибочных расчетов. В результате многополярному миру оказывается в наибольшей степени свойственна неопределенность. В биполярном же мире государства-лидеры, обладающие примерно равной силой, вынуждены проводить политику взаимного сдерживания — и мир становится если не более счастливым и процветающим, то по крайней мере более предсказуемым и стабильным.
С другой стороны, классики школы «политического реализма» Эдвард Карр и Ганс Моргентау в своих работах отмечали: многополярная система более стабильна, так как крупные государства могут укреплять позиции путем заключения альянсов и ведения мелких войн, не бросая при этом прямой вызов другим ведущим государствам. Логика, в общем, понятная: если уж конфликты неизбежны — лучше, чтобы они были локальными и скоротечными, чем глобальными.
Уточним: лучше для человечества в целом. Для конкретной страны, не принадлежащей к числу «великих держав», такая система, пожалуй, наиболее опасна: ей предлагается просто смириться с тем, что она оказалась в сфере влияния того или иного «крупного игрока». А если вздумает уйти из-под его крыла или если другой «крупный игрок» на нее позарится — то, что для «великих держав» будет «мелкой локальной войной», для нее может оказаться полной катастрофой.
Главным примером многополярного мира для большинства теоретиков остается Европа XVIII и особенно XIX века. Тогда судьбы мира определяла «система великих держав»: Британия, Франция, Австрия, Пруссия, Россия. Они непрестанно в разных комбинациях вступали в союзы и воевали между собой (историки иногда говорят о «дипломатической кадрили» — танце с постоянной сменой партнеров), сделав за два столетия только один продолжительный перерыв — с 1815-го (конец наполеоновских войн) до 1848 года (начало череды революций и войн, вновь охвативших континент). Мало того, они без конца боролись за колониальные сферы влияния (этот циничный термин даже был официально закреплен в заключительном акте Берлинской конференции 1884 года, по которому «великие державы» поделили между собой Африку). Историки и политологи по большей части согласны, что именно многополярность и «система великих держав» привели к Первой мировой войне.
Подводя итог дискуссиям о плюсах и минусах многополярного мира, ведущий научный сотрудник Института всемирной истории Национальной академии наук Украины Владимир Розумюк отмечает, что концепция многополярности во многом была ответом на «безумство» биполярности середины ХХ века — череды кризисов (корейского, суэцкого, берлинского, карибского), когда мир со дня на день ждал ядерного армагеддона. «Изнутри» такой ситуации бесконечная грызня «великих держав» со сравнительно невысокими ставками смотрелась соблазнительной альтернативой. Ныне (и особенно после 24 февраля 2022 года), наоборот, можно даже с некоторой ностальгией вспомнить шестидесятые, когда по крайней мере было понятно, каким двум конкретным людям надо договориться, чтобы предотвратить апокалипсис.
Стоит отметить также, что по большей части разговоры о многополярном мире — прерогатива авторитарных и популистских лидеров. И это не случайно: как писали американские политологи Александр Кули и Дэниэл Нексон, стремление таких политиков «добиться установления многополярного миропорядка связано с их желанием получить большую свободу для политического маневра, в том числе для репрессий». Для реализации своей программы, как отмечали эксперты, «популисты должны оградить себя от давления, которое на них могут оказывать с тем, чтобы они защищали права человека, соблюдали принцип верховенства закона, боролись с коррупцией и поддерживали внутренний плюрализма». Иными словами, многополярность нужна авторитарным лидерам затем же, что и суверенитет: чтобы ни перед кем ни за что не отвечать.
Понятно, что того же Путина однополярность не устраивает категорически. Биполярность в нынешних обстоятельствах — тоже , потому что он осознает, что вторым полюсом будет не Россия. Поэтому только и остается, что многополярность.
НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ПИСАЛИ ЭТО ПИСЬМО
Когда Евгений Примаков говорил о многополярном мире, он называл его «многополюсным». В девяностые эта терминология в России была еще нова и не устоялась. В контексте международной политики «многополюсность» соседствовала с «многополярностью» до начала нулевых. Орфографический словарь Института русского языка РАН допускает оба варианта.
ПОСТСКРИПТУМ
И еще кое-что о многополярности и о том, как Путин ищет союзников. Подкаст «Что случилось» вернулся из отпуска — послушайте эпизод про то, как Россия пытается дружить с Ираном против Запада и какую роль в этих отношениях играет Турция.
Мы послали вам «Сигнал» — теперь ваша очередь. Отправьте это письмо своим друзьям и близким. Знание — сила. Будущее — это вы.
Хотите, чтобы мы изучили и объяснили явление или понятие, которое вы сами заметили в новостях? Напишите нам: signal@meduza.io.
|
|
