Привет! Мы посылаем вам «Сигнал».

Сегодня понедельник, а многие из нас уже чувствуют себя уставшими. Вряд ли в 2022 году есть хороший способ с этим справиться — так, чтобы сразу стало полегче. Но как минимум одно правило важно соблюдать: пожалуйста, не забывайте пить воду. Например, можно налить себе стакан (воды!) — и выпить его, пока вы читаете этот выпуск «Сигнала».

В сегодняшнем выпуске рассказываем, как Путин понимает суверенитет. Если ваши знакомые уверены, что российскому суверенитету угрожают «англосаксы» или «солдаты НАТО», просто отправьте им это письмо. И не забудьте подписаться на «Сигнал», если вам нравится наша рассылка. 

СУВЕРЕНИТЕТ

На встрече с руководством Госдумы и лидерами фракций 7 июля Владимир Путин заявил, что «специальная военная операция» в Украине — это «начало перехода от либерально-глобалистского американского эгоцентризма к действительно многополярному миру — миру, основанному <…> на подлинном суверенитете народов и цивилизаций, на их воле жить своей исторической судьбой, своими ценностями и традициями». «Народы большинства стран <…>, — добавил он, — стремятся не к формальному, декоративному, а к содержательному, настоящему суверенитету. И просто устали стоять на коленях, унижаться перед теми, кто считает себя исключительными».

Парой недель раньше на Петербургском экономическом форуме Путин говорил, что США «объявили себя посланниками Господа на земле» и «словно не замечают» «новых мощных центров», которые «развивают свои политические системы и общественные институты, реализуют собственные модели экономического роста»… И все эти «мощные центры» борются за свой суверенитет. 

Еще в 2021 году на заседании клуба «Валдай» (это такой аналитический центр при Кремле) Путин сказал: «В последние десятилетия многие жонглировали броскими концепциями, согласно которым роль государства провозглашалась устаревшей и уходящей. Якобы в условиях глобализации национальные границы становятся анахронизмом, а суверенитет — препятствием для процветания. <…> Так говорили и те, кто пытался вскрыть чужие границы, полагаясь на свои конкурентные преимущества». 

Что за «броские концепции» имеет в виду Путин и о каком «настоящем суверенитете» рассуждает?

СУВЕРЕНИТЕТ И НЕЗАВИСИМОСТЬ — ЭТО ВЕДЬ ОДНО И ТО ЖЕ?

В обиходе эти слова — почти синонимы, но вообще-то значение слова «суверенитет» гораздо шире. Предельно упрощая, суверенитет (буквально — «верховенство») — это право устанавливать собственные правила. 

Первый теоретик суверенитета — философ и политик Жан Боден — жил во Франции в эпоху религиозных войн и едва не стал жертвой резни, которую католики устроили протестантам в печально знаменитую Варфоломеевскую ночь 1572 года. Причиной общественных конфликтов он полагал отсутствие единоначалия: слишком многие (король, феодалы, церковь) считали себя вправе устанавливать правила для остальных. У каждого были для этого какие-то свои обоснования: знатность, богатство, религиозный авторитет и прочее. А в итоге единственным действенным правом оказывалось право силы.

В «Шести книгах о государстве» (в оригинале — de la république, приблизительно «о государстве как общем деле»), изданных в 1576 году, Боден настаивал, что должен существовать единый субъект (суверен, «верховный»), который диктует правила: издает и отменяет законы, судит, назначает и отстраняет чиновников, собирает налоги, объявляет войны, заключает мир и так далее. Власть суверена вечна и абсолютна. Суверен устанавливает правила, но может не подчиняться им и менять их (вот .pdf первого издания книги Бодена; полного русского перевода до сих пор нет). 

Боден, можно сказать, разработал современное представление о государстве: территория + население + единая система власти. Это представление вскоре (но уже после смерти Бодена) вошло в международную политическую и правовую практику — в 1648 году, когда дипломаты со всей Европы собрались на Вестфальский конгресс, чтобы положить конец религиозным войнам, продолжавшимся целое столетие. Вестфальский мир заключали не конкретные правители, как в Средние века, а государства. Они обязались уважать суверенитет друг друга — и не вмешиваться во внутренние дела друг друга. 

Появилась и процедура признания суверенитета — первыми государствами, которые таким образом официально обрели независимость, стали Швейцария и Нидерланды (интересно, что это были две республики, а не монархии: суверен — это политический институт, не обязательно совпадающий с фигурой конкретного правителя). 

Так сложилась знакомая нам система международных отношений, основанная на взаимном признании и формальном равноправии суверенных государств, — то, что в обиходе до сих пор нередко называется «вестфальской системой».

Прошло всего несколько лет — и английский философ Томас Гоббс в знаменитой книге «Левиафан» (1651) выдвинул теорию, согласно которой суверенитет имеет не божественное происхождение, как у Бодена, а возникает в результате «общественного договора»: люди по факту принадлежности к обществу отчуждают часть своих прав в пользу суверена, чтобы он поддерживал порядок. 

На фронтисписе «Левиафана» (фронтиспис — это рисунок в начале книги) гравер Авраам Босс изобразил суверена как фигуру, состоящую из тел множества людей, которые при этом перед ним склоняются. Ту же мысль — только без художественных метафор — можно встретить и в российской Конституции (цитата): «Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ».

ЧЕЙ СУВЕРЕНИТЕТ ЗАЩИЩАЕТ ПУТИН?

Кратчайший ответ: он отстаивает право государства доминировать — причем как над собственным обществом, так и над соседними странами.

После прихода Путина к власти понятие «суверенитет» в политическом контексте звучало все чаще. Во время его второго президентского срока стараниями Владислава Суркова, отвечавшего в Кремле за внутреннюю политику, появилось понятие «суверенная демократия» — в том смысле, что в России власть (якобы) принадлежит народу, а правит он самостоятельно, «без внешнего влияния».

Впрочем, политический режим в стране становился все менее демократическим, а самого Путина «суверенитет» интересовал только в контексте отношений с «нашими западными партнерами», а не в контексте внутренней политики. Наиболее жестко по этому поводу он высказался в своей программной мюнхенской речи (2007), заявив, что США стремятся к роли единственного мирового суверена, попирая права и интересы прочих суверенных государств. 

Для Путина суверенитет — это прежде всего способность государства отстаивать собственные интересы на международной арене. Государство с этой точки зрения — особая сущность, в которой территория, население и власть неразделимы и которая имеет некие собственные интересы, не сводимые к интересам отдельных людей или общественных групп. Тем самым Путин — сознательно или бессознательно — настаивал на том, что «вестфальский суверенитет» — это по-прежнему основа мироустройства. 

Никогда Путин не говорил о суверенитете так много, как в период с 2014-го по 2022-й — и в этом году особенно. Нападение на Украину он, его приближенные и пропагандисты старательно представляют как «отстаивание российского суверенитета». Глава Росгвардии Виктор Золотов на открытом заседании Совета безопасности РФ 21 февраля говорил: «У нас нет границы с Украиной. Это граница американцев, потому что они хозяева в этой стране [курсив „Сигнала“], а эти все у них — вассалы». То есть у России есть суверенитет (право диктовать правила, обусловленное силой), у США есть, а у Украины — нет, она — лишь арена борьбы других суверенитетов.

Уже в нулевые под суверенитетом часто подразумевалась еще и самодостаточность, прежде всего экономическая (скажем, «продовольственный суверенитет» — способность государства прокормить себя без импорта). После Крыма культ самодостаточности и «особости» окончательно овладел российской властью. Именно этот культ, собственно говоря, прописали в поправках к Конституции 2020 года, начиная с пресловутого принципа главенства национального права над международным. Именно об этом — «мы тут хозяева, как скажем — так и будет» — на самом деле говорят поборники «суверенного интернета».

Суверенитет как эксклюзивное право «хозяйствования» хорошо описывается теорией происхождения государства, которую предложил в 1985 году американский политолог Чарльз Тилли. Государство (любое — хоть древнее, хоть современное, хоть демократическое, хоть авторитарное), писал Тилли, — это, в сущности, рэкет. Некая силовая группировка крышует некую территорию, а жители этой территории ее содержат. Между ними возникает симбиоз: рэкетиры получают стабильный источник дохода, а те, кого они крышуют, — безопасность; со временем они начинают ценить и оберегать друг друга, все это обрастает идеологией, что, мол, «всегда так было», «нет власти не от Бога», «если тут не будет наших солдат, будут солдаты НАТО» и так далее — но основополагающий принцип «крыши» остается тем же самым.

По большому счету это отказ от модели Гоббса, который не пытался сделать вид, что государство может обойтись без насилия, но старательно подчеркивал, что государственное насилие — это насилие во благо, а потому допустимое, легитимное. Согласно простой и грубоватой модели Тилли, власть — это всегда насилие безо всяких дополнительных определений, а дальше вопрос только в том, как люди к нему адаптируются.

СУВЕРЕНИТЕТУ РОССИИ КТО-ТО РЕАЛЬНО УГРОЖАЕТ?

В том понимании, которое артикулирует Путин, — пожалуй, да. Только не кто-то, а что-то — развитие общества. 

Начиная как минимум с 1970-х годов многие ученые (включая британского политолога Хедли Булла и итальянского историка и писателя Умберто Эко) разрабатывали теорию «нового Средневековья», которая подразумевала среди прочего распад «вестфальской системы» и ее замену всемирной политической системой, похожей на средневековую Европу. Четкие государственные границы если не исчезают, то утрачивают свой прежний сакральный смысл. Суверенитет и лояльность не концентрируются в государстве, а «распыляются» между множеством разнородных структур (в Средние века это были феодалы, церковь, цеха и так далее; в «новом Средневековье» — органы власти и самоуправления разных уровней, профсоюзы, работодатели и так далее).

В 2005 году ООН единогласно приняла доктрину «ответственности по защите» (.pdf). Это странное словосочетание накладывает на государства обязанность защищать права человека на своей территории. То есть превращает суверенитет из привилегии в бремя. Если государство с этим бременем не справляется, международное сообщество может вмешаться в его внутренние дела, прежде всего мирными средствами — но не только ими.

Эта доктрина — ответ на длинную череду кризисов, подобных распаду Югославии, геноциду в Руанде и конфликту в Восточном Тиморе. Каждый из них был, строго говоря, внутренним делом той или иной страны. Но с другой стороны, после Второй мировой международное сообщество признало, что некоторые преступления (прежде всего геноцид) слишком тяжки, чтобы оставлять их на усмотрение отдельных государств. Именно этими соображениями оправдывались внешние вмешательства в конфликты в Ливии и Сирии, а также бомбардировки Сербии в 1999 году, еще до официального принятия доктрины. 

Право «гуманитарной интервенции» прямо противоречит «вестфальской системе», хотя формально от нее никто не отказывался. Переосмысление суверенитета как прежде всего ответственности (у Бодена она была, в общем, побочным соображением) призвано разрешить это противоречие. 

Кроме того, современные государства сплошь и рядом подчиняют свои законы требованиям разнообразных международных организаций, будь то ООН, ВТО, Всемирный банк, ОПЕК или Евросоюз. Формально это ограничения, которые суверенные государства принимают на себя добровольно в обмен на преимущества, получаемые через членство в этих организациях. Но на практике в том же ЕС, например, это у многих вызывает чувство утраты суверенитета: мол, мы больше не хозяева в своей стране, правила нам навязывают «евробюрократы», которых мы не выбирали (а то и вовсе одно конкретное государство — Германия). Британские консерваторы удачно сыграли на этих чувствах — и получился «Брекзит».

Наконец, сложно не признать, что очень важная составляющая правил жизни в современном мире — это правила распространения информации в интернете. А их устанавливают в конечном итоге не государства, а транснациональные корпорации вроде Google и Meta*. В разных юрисдикциях на них то и дело накладывают какие-то ограничения — прежде всего касающиеся обработки персональных данных их граждан (например, в России и в Евросоюзе). Но интернет с его распределенными системами хранения информации плохо вписывается в «вестфальскую систему» с ее четкими границами. 

Глобальные проблемы в диапазоне от того же регулирования интернета до изменения климата, очевидно, не могут быть решены в рамках суверенных государств. После Второй мировой войны самые разные ученые (например, политологи Габриэль Алмонд и Дэвид Истон) провозглашали государство не особым субъектом, а скорее ареной, на которой (в судах, в парламентах или где-нибудь под ковром) борются разные экономические и политические силы. Новые правила для всего человечества вырабатываются транснациональными корпорациями, международными организациями, глобальной информационной системой — кем угодно, но не суверенными государствами.

Многие теоретики признают: «новое Средневековье» грозит возвращением многих проблем, для решения которых в свое время и придумали «вестфальскую систему». Среди них может оказаться какой-то аналог религиозных войн — скажем, «войны за ценности». Именно страх перед хаосом увеличивает спрос на лидеров, отстаивающих понимание суверенитета как «права доминировать». 

Канадский политолог Роланд Пэрис пишет, что президент России — яркий, но не единственный лидер этого типа. В США схожих представлений придерживается Дональд Трамп, в Венгрии — Виктор Орбан, в Китае — Си Цзиньпин. Каждый из них в меру своих ресурсов бросает вызов международным организациям, транснациональным корпорациям, глобальной информационной открытости. 

Суверенитет в их понимании, очевидно, тоже не несет мира и тем более свободы, зато обещает определенную предсказуемость — благодаря тому что всегда ясно, где и кто главный. Альтернативный проект сформулировал политолог Булл: чтобы не допустить ни «нового Средневековья», ни триумфа авторитарных режимов, нужно создать универсального суверена — мировое правительство.

НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ, КОТОРОЕ МЫ СДЕЛАЛИ, ПОКА ПИСАЛИ ЭТО ПИСЬМО

Многим геймерам наверняка знакомо понятие «небесный мандат» (по-английски Mandate of Heaven). Его использовали в Might and Magic VI, в Europa Universalis IV, в Total War: Three Kingdoms и во многих других играх. Вообще-то это термин китайской историографии: Тянь мин (дословно — «воля Неба») — очень древний (около трех тысяч лет) концепт, обозначающий, попросту говоря, право править. То есть, с некоторыми оговорками, суверенитет. 

Небесный мандат имеет одновременно и божественное, и почти договорное происхождение: Небо наделяет властью того, кого само избирает, но выражает свою волю через народное согласие. Иными словами, если народ восстал против правителя и сверг его — значит, правитель утратил небесный мандат; если же правителю удалось подавить восстание — значит, Небо по-прежнему благоволит ему. 

ПОСТСКРИПТУМ

Все почти пять месяцев, что продолжается война, не прекращаются споры о том, как к ней на самом деле относятся россияне. Путин и люди из его окружения регулярно утверждают, что подавляющее большинство жителей РФ «специальную военную операцию» поддерживают. Согласно результатам закрытого опроса, проведенного ВЦИОМом по заказу Кремля, 57% россиян считают, что «боевые действия на Украине останавливать не следует». Многие эксперты полагают, что в ситуации цензуры и репрессий опросам доверять нельзя. Почитайте интервью социолога Льва Гудкова, в котором он объясняет, что сейчас значат данные опросов (спойлер: точно не всеобщий военный энтузиазм).

* Объявлена в России «экстремистской организацией», деятельность компании в РФ запрещена. Мы вынуждены указывать это по требованию российских властей.

Мы послали вам «Сигнал» — теперь ваша очередь. Отправьте это письмо своим друзьям и близким. Знание — сила. Будущее — это вы. 

Хотите, чтобы мы изучили и объяснили явление или понятие, которое вы сами заметили в новостях? Напишите нам: signal@meduza.io.

Артем Ефимов